и другие. В этих пабликах ежедневно публикуются многочисленные снимки, как правило, самых заурядных пейзажей. Каждый подобный снимок активно обсуждают, при этом комментаторы соревнуются друг с другом в остроумии. Одни и те же реплики многократно повторяются, а популярные шутки становятся мемами. Повторяющиеся комментарии мне кажутся очень характерными — они дают понять точку зрения молодого поколения на окружающий их ландшафт. Это одновременно попытка романтизировать место своего пребывания, эстетически осмыслить и принять его и попытка выстроить ироническую дистанцию, найти свою точку зрения. Пейзажи, ставшие результатом виртуальных прогулок, я показываю вместе с комментариями из пабликов в соцсетях. Эти комментарии я превратил в объемные светящиеся вывески, наподобие «Шиномонтажа» или «Пятерочки», их форма и шрифт указывают на реальность, которая действительно стоит за этими фразами. Я поместил их в реальные пейзажи и сделал небольшую серию фотографий. Таким образом комментарии из соцсетей, обращенные к окружающей действительности, стали ее частью.

Видео «Молитва» снято на границе Москвы, где идет застройка поймы реки Сходни. Местный активист, протестуя против застройки, выкопал в земле гигантские буквы, хорошо заметные со спутников Google: «Путин, помоги Сходне». Однако прямо на месте надписи вскоре вырос многоэтажный жилой комплекс. Этот же активист, разочаровавшись в действующей власти, неподалеку выкопал новую надпись, обращаясь к более высокой инстанции: «Господи, помоги России». Эта надпись, как и помещенные в реальные ландшафты светящиеся вывески-комментарии, не имеющие авторства, звучит как голос самой земли.

Новая выставка художника Павла Отдельнова, проходящая под символичным названием «Русское нигде», оставляет впечатление завораживающее, в чем-то созвучное настроению фильмов Дэвида Линча. Если попытаться сформулировать сопротивляющийся вербализации зрительский остаточный шлейф, можно сказать, что представленные на выставке «энигматичные пейзажи»¹ являют собой парадоксальное сочетание крайней отстраненности и материальности со сверхчеловеческой нежностью, переходящей в мистицизм.

В новом цикле художник возвращается к теме «не-мест»² и продолжает исследование глубин нашего коллективного бессознательного через наведение фокуса на маргиналии урбанизма, но теперь его поэтика не-мест обогащается обращением к виртуальным образам. В искусствоведении термин «неместо», введенный изначально основателем ленд-арта Робертом Смитсоном, используется для обозначения порождаемых городской цивилизацией зон кратковременного и анонимного пребывания человека, стирающих человеческую идентичность. В философии, вслед за Мишелем Фуко, для их обозначения применяется термин «гетеротопия» (греч. «другое место»), где место идентифицируется через отличающий его особый режим жизни и особый хронотоп. Бесконечные казематы гаражей, уходящие в никуда пустынные трассы, промзоны, автодорожные развязки и другие «ничейные пространства» городских окраин «Русского нигде», — все то, что может открыться за любым поворотом наших привычных жизненных маршрутов (я думала, это картина, а это жизнь),— это и есть примеры гетеротопий со своей особой эстетикой и пространственно-временной конфигурацией. Гетеротопии / неместа нового цикла Павла Отдельнова столь узнаваемы каждому, кто живет в России, что вызывают неизбежный эффект глубинного дежавю, через который открывается вечно русское: везде одно и то же.

Некогда Мартин Хайдеггер в докладе «Строить, мыслить, жить» (1951), прочитанном им на конференции в Дармштадте по поводу строительства моста, показал, что идентичность места создается одновременно как его объективными пространственными параметрами, так и глазом смотрящего. При рассмотрении гетеротопий нового цикла Павла Отдельнова в голове сразу возникает вопрос об этом глазе, ответ на который, как представляется, является ключом к миру «Русского нигде». Знаменитый вопрос Мишеля Фуко «кто говорит?» в случае визуальных искусств следует переформулировать в «кто смотрит?». Если в предыдущих сериях Павла Отдельнова исполненный милосердия взгляд на изображаемые им не-места можно было приписать человеку из будущего³, то в «Русском нигде» подобная перспектива взгляда становится невозможной — улица Энтузиастов больше никуда не ведет, а на закрывающем весь горизонт монолитном бетонном заборе, изображенном на одной из картин, начертано: Будущее так и не наступило.

В «Русском нигде» Павел Отдельнов чутко уловил это недавно возникшее в коллективной чувственности переживание утраты будущего как человеческого проекта. Человек больше не проект самого себя, он больше не верит утратившим над ним власть мифам о том, что будущее в его руках. Инициативу перехватили нечеловеческие акторы: природная энтропия, переваривающая и стирающая с лица земли останки грандиозных социальных утопий, спровоцированное экологической катастрофой нашествие новых смертоносных вирусов, таящее угрозу самодвижение техники. Если будущее и предстает перед нами сегодня, то только в модусе личной эсхатологии (Россия — это край чудес, родился в ней и в ней исчез).

Так чей же глаз смотрит на эти дегуманизированные пространства так отстраненно, так дистанцированно, словно с высоты птичьего полета?

Может быть, это взгляд машины? В самом деле, в «Русском нигде» принципиально используется только машинная оптика: и в фотографических, и в живописных работах серии не нуждающиеся в человеческом присутствии ландшафты фиксируются как бы бесстрастным глазом машины. Художественный жест, который здесь вводит Павел Отдельнов и который еще более усиливает характерный для его прошлых работ эффект остранения,— взять за основу снимки, сделанные камерами Яндекса и Google, и восстановить по ним живописное изображение, — подводит к своему пределу тему дегуманизации изображенного пространства и смерти субъекта в искусстве. Сам художник называет этот прием «принципом смоделированного удаленного взгляда».

Однако, если это смотрит машина, почему тогда при взгляде на эти статичные пейзажи нас не покидает тревожащее предчувствие, что за видимым нами сокрыто нечто невидимое, будто что-то произошло или вот-вот произойдет? Откуда здесь вибрации тоски, щемящей ностальгии, фантомные боли по ушедшей эпохе и растворившемуся в этих дегуманизированных пейзажах человеку? По тем отсутствующим на картинах теням когда-то здесь живших, строивших, мечтавших, чьи мечты обратились в прах и быльем поросли. Или по тем, кто все еще продолжая жить посреди унылых не-мест, в безмерных обезличенных пространствах уходящей на наших глазах под землю и под тонны спрессованного времени советской (русской?) Атлантиды, также становятся невидимыми, превращаясь на картинах Павла Отдельнова в едва различимую метку, пустой знак человека, в призрак. Это не человеческий взгляд: человек в пространстве «Русского нигде» дематериализован (его ощутимое отсутствие дает мощный толчок воображению). И не машинный. Машины не ностальгируют, и мир не открывается им как присутствие. Тогда чей взгляд на землю отражен в Нигдее Павла Отдельнова?

Так мог бы смотреть на эти монотонные, почти лишенные красок, в прямом смысле нелепые пейзажи (никакой эстетики в этом нет) один из ангелов Вима Вендерса из «Неба над Берлином» (1987), Кассиэль, чье изначальное призвание состоит в том, чтобы собрать, засвидетельствовать, сохранить реальность. Или второй ангел Вендерса, Дамиэль, который, сострадая живущим здесь, до такой степени проникается этим несовершенным миром, что готов променять свое бессмертие на то, чтобы увидеть его глазами обычного смертного, например почувствовать смесь грусти, ностальгии, романтики и, наверное, безысходности, о которой сообщает одна из анонимных надписей, вынутых Павлом Отдельновым буквально из нашего коллективного бессознательного — из социальных сетей. В серии фотографий он с поэтической точностью использует дословные цитаты часто повторяющихся комментариев из пабликов, посвященных эстетике пасмурных захолустий, или, минуя эвфемизмы, русской разрухе⁴.

Руины, без сомнения, одна из репетитативных структур в работах Павла Отдельнова. В его художественном мире руины не столько репрезентируют события прошлого, сколько намекают на невозможность такой репрезентации, на герметичность опыта прошлого для нас. Хотя его исчезающие на глазах следы еще присутствуют в настоящем, оно не считывается нами и потому ужасает и притягивает одновременно. Впрочем, если посмотреть на вещи с другой стороны, не-места, которыми, вопреки всему сказанному, с помощью магической силы искусства заставляет нас любоваться Павел Отдельнов, возможно, последнее прибежище, где могут еще укрыться остатки изгоняемого человеческого от упакованного в глянец террора симулятивной реальности. И где среди немотствующих, пустынных захолустий с их вечно серым небом и разреженным светом, быть может, только еще и можно встретить ангела.

Светлана Полякова, из каталога к выставке Русское нигде